Часть песен, записанных на этом диске, представляют нам начальный период творчества Владимира Высоцкого. Песни эти — называют их кто как: блатные, дворовые, жанровые — составляют весьма своеобразный цикл, интересный со многих точек зрения. Однако серьезная критика ими пока серьезно не занималась. А как раз и хотелось бы поговорить о них — «неровных и неравных», по словам той же критики. Поговорить о цикле в целом, не привязываясь к песням только этого альбома, надеясь, что ваша память, если не дальнейшие желательные публикации, найдет место нижеследующим цитатам

Свои ранние песни Высоцкий в концерты почти не включал. Писал и пел их для себя, для ближниx товарищей. А они возьми да и разлетись по всей стране, да еще стали поизвестней многих позднейших шедевров. Интересная задача для социолога! Но мы будем разбираться в другом. Известно, что сам автор от них никогда не отрекался. Да и на посторонний взгляд краснеть там не за что. Потому что ранние-то они ранние, но они же и начало высокого взлета, а значит, в них и предвестия позднейших художественных открытий поэта. Так учит правильное литературоведение.
Двенадцатилетнего Пушкина отдали в открываемый в Царском Селе лицей. Аллеи, гроты, антики над прудами и в зарослях, на занятиях греко-римская словесность по преимуществу... Ну и нимфы, конечно ж. Вот что окружало, вот что впечатляло, и вот с чего начался Пушкин.

Тринадцатилетний Маяковский был привезен в Москву. Серая брусчатка, роение у ресторанных ламп, цинизм и пакости огромного города. Маяковски смотрел, ненавидел, а потом начался — именно с увиденного и со своего неприятия увиденного.
Твардовский начинал со смоленской деревни. Шолохов — с Дона...

Марьина Роща для Высоцкого — это «сады лицея» для Пушкина и «кольцо бесконечных Садовых» для Маяковского. С той же неукоснительностью, с какой первым человеческим словом становится «мама», художник начинается с опоэтизации ближайшего конкретного окружения. Можно пенять на невысокий культурный уровень и криминальные наклонности ребят из окраинных московских дворов, но винить поэта, из такого двора вышедшего, за то, что НАЧАЛ он с портретов своих хорошо знакомых сверстников, — можно ли? грамотно ли?

Ведь за что только ни ругали ранние песни Высоцкого... А вот за что не ругали: за низкий художественный уровень. Строго говоря, у Высоцкого нет ученических песен. В том смысле, что даже в самых первых мы не видим неумелости, подражательности, прочности. В них — в соотнесении с авторской задачей — нечего усовершенствовать. Это необычно. Но вспомним, что и начал-то он поздно — в 24 года. «Инкубационный период» затянулся, зато и «болезнь» вспыхнула сразу вся. Хотя, конечно, ученичество было — в плане содержания.

Прежде всего как-то сразу и очень точно выявился жанр. Прямо с «Татуировки». Определим этот жанр как «портрет в ситуации», выполненный в манере автопортрета. По-разному можно относиться к лицам и физиономиям этой галереи — негодовать даже можно, но нельзя оспаривать достоверности, узнаваемости их. А в чем же тогда талант, как не в умении создать живую картинку или живое лицо?
Не поняв задачи, поставленной перед собой aвтором, мы рискуем не понять и песни. Заглубляясь в идеологические и мировоззренческие споры по поводу ранних песен Высоцкого, мы как-то уже готовы вцепиться в любую из них и доказывать, что она сама ущербность или, наоборот, перл поэ. зии. А гаммы, эскизы, наброски — всю эту пробу сил для нарабатывания мастерства, ее-то почему мы не разрешаем поэту? Просто созорничать словом — нельзя? К примеру, начало «Формулировки» можно расценивать как злостную порчу русского языка, но не правильнее ли принять как блестяще сделанную тираду в духе «местного колорита»? Или вот: На суде судья сказал:

«Двадцать пять. До встречи!»
Раньше б горло я порвал
за такие речи.
А теперь терплю обиду,
не показываю виду.
Если встречу я Сашка,
ох, как изувечу!

Замечательно ведь сказано! Здесь и характер, и состояние, и слова все живые, и судья игривый такой... В СВОЕМ РОДЕ — блестяще. Так давайте же оценивать ранние песни Высоцкого с точным пониманием, что жанр, что стилизация, что портрет, что озорство... А что и Начало.

Эти песни представляют нам либо уголовников, либо ребят «на грани». А все-таки многие из них вызывают симпатию. Чем? Вот Алёха, убитый в поножовщине со «сволотой», — какой уродился, естественный, весь в окружающую его жизнь погруженный, но не сносимый ею ВНИЗ. Вот матерый «пахан», проигравший в карты две жизни, но не желающий отдавать ТАКОЙ долг и карающий удачливого шулера смертью же. Вот парень, обманутый стукачом, но принимающий на себя вину полностью и готовый отвечать за нее по самой высокой мере. Вот человек, вернувшийся иэ заключения и не признающий людей в носителях равнодушных, слепых, НИКАКИХ лиц... Конечно, ни этих, ни многих других персонажей положительными не назовешь. Налицо «только» положительные поступки, движение к положительности. Таким образом заявляется некая промежуточная категория: положительный герой отрицательного мира. Высоцкий не связывает положительность героя с безупречной биографией — только с поступком. Тем самым утверждается человек ПРОЯВЛЯЮЩИЙСЯ, ДЕЙСТВУЮЩИЙ. Положительность, по Высоцкому, хотя к требовательна, зато доступна каждому. Она ДЕМОКРАТИЧНА. Здесь интересен сам способ, каким представляет Высоцкий своих щерблёных героев. Нуль-отметка моральной шкалы устанавливается на средний уровень окружения, среды, с которой герой связан всей предшествующей жизнью. Тем самым героям дается возможность подняться выше, и они поднимаются Высоцкий поет ПОДНИМАЮЩЕГОСЯ человека. В дальнейшем эта линия от поступка-всплеска протянется к тем, «кто взлетел навсегда», от «решил я: что ж,/меня так просто не возьмешь!» к «и мне вышел «мессер» навстречу./ Прощай! Я при. му его в лоб». Тут, кстати, и ответ на обвинения поэту в идеализации преступного мира. Ясно, что, работая в манере автопортрета, автор не может, не греша против художественности, выносить прямые осуждения.

И нужно просто понимать эстетику Высоцкого — эстетику движения, поступка. Если персонаж в сюжете не двинулся, не развился, не приподнял себя хоть немного вверх, — суди сам, слушатель, xopoшo это или плохо.

Итак, что же мы видим «на выходе» из раннего периода творчества? А вот что: найдена своя поэтическая форма — сюжетная песня от первого лица; достигнута достоверность и живость в обрисовке самых различных характеров; проложены пути, выводящие из частностей к проблемам «большой» жизни; стих обрел свободу и выявился чертами совершенно собственными — стих пелся, слово наполнилось звуковой и смысловой силой... Короче, к 1965 году Высоцкий уже очень своеобразный МАСТЕР. И прекрасная нормальность есть в том, что свои подлинные вершины поэт покорил во зрелости, а не до нее.

Д. КАСТРЕЛЬ